А я единорог!
Вот вспомнил рассказ из книги, там было еще куча других расказов, но в этом имя у мужика смешное, или это не имя а отчество)) там непонятно
Логиныч [...] Всем издавна он был известен под одним прозванием: Логиныч. Пьяница
был горький, да еще с придурцой, а может, и не был с придурцой, может,
только прикидывался таким. Ни к работе, ни к службе не был срушен. Войсковая
канцелярия, матушка, билась, билась с ним и отступилась: исключила его,
значит, из казачьих списков, как негодного. Так он и шатался из места в
место, где день, где ночь, нигде, значит, не имел постоянного пристанища.
Бывало, сказывают старики, во время какого-нибудь рыболовства таскается
Логиныч по обозам и потешает народ разными штуками. Примерно, поднесут ему
стакан вина, а на закуску подадут сырую рыбу и скажут:
“Закуси, Логиныч!” Логиныч и примется уписывать сырую рыбу, словно голодная
собака. Или ничего не дадут на закуску и скажут: “Извини, Логиныч;
закусить-то нечем!” “Как нечем?” — скажет Логиныч. “А это-то что?” И с этим
словом примется грызть стакан, как сухарь. Такой-то был забавник этот
Логиныч. Одним только нехорош: с нечистой силой знался. При жизни его никто
этого художества за ним не знал, не выказывал, значит; а после смерти
оказал, греховодник.
На плавне ли, у севрюг ли, шатался Логиныч, по обнакновению, по обозам и
вдруг пропал. Одни говорили, что он утонул, другие — что его киргизы взяли в
полон, а иные говорили, что его какие-то обозники нашли мертвым близ
Бударинского форпоста и тут же, где нашли, закопали будто в землю.
Потолковали, потолковали, да и забыли, кому какая нужда! Вдруг Логиныч
обозначился и стал дурить, подлец! Раз из бударинской команды были казаки в
секрете; двое лежали в лощине, а третий был на часах немного поодаль от
товарищей, сидел под кустом. Этак около полуночи часовой видит вершника на
белой лошади и в белой одежде. Вершник едет мимо секрета тихонько, бесперечь
останавливается, озирается, будто высматривает чего-то, одно слово,
представляется разбойником киргизом. По одеянью часовой не разберет
хорошенько — казак ли это, или киргиз, и потому взял да и окликнул: “Кто
едет?”
— Логиныч! — закричал вершник, захохотал во все горло и ускакал.
Казаки со страха и секрет бросили, ускакали на форпост. Сначала не поверили,
думали, что они спали и им сонным при грезилось. Но на следующую ночь вся
команда уверилась, что то была истинная правда. С вечера сошлись к крепости
казаки, толковали о том о сем и, знамо дело, и о Логиныче не забыли: трунят
над теми, кто в прошлую ночь был в секрете; не заметили, как и время прошло,
была уж на исходе двенадцатая склянка, значит, полночь. Вдруг часовой, что
стоял на вышке, подал знак, что на третном пикете маяк горит; значит,
тревога, значит, где-нибудь киргизы нападение сделали на линию. Команда
встревожилась и села на конь. Хотели и при крепости зажечь маяк, да
начальник не велел; сначала приказал увериться, точно ли маяк горит, не
варит ли кто кашу в степи; начальник, изволишь ли видеть, опасался, как бы
не сделать напрасную тревогу. Хорошо. Тое ж минуту команда поскакала на низ
к пикету, пикет был недалеко, всего версты за три. Но лишь только команда
выехала в поле, навстречу ей скачут пикетные казаки.
— Куда вы?—спрашивают форпостные казаки пикетных.
— К вам на форпост! — отвечают пикетные казаки.
— Зачем? — спрашивают их.
— У вас, при крепости, маяк горит!
— А у вас? — спрашивают их.
— У нас нет!
Форпостные казаки оглянулись назад и видят: маяк при крепости горит! Смотрят
на пикет — пикетный маяк не горит! Тое ж минуту казаки вернулись на форпост,
прискакали: маяк целехонек, не горит! Оказия. Столпились казаки у крепостных
ворот, не знают, что делать. Вдруг видят: от верхнего выезда скачет вершник
на белой лошади и в белой одежде, а за ним, немного одаль, скачет целая
свита на таких же лошадях и в таком же одеянье. Передний вершник прямо
держит на крепость. Команда думает, не киргизы ли уж бьют на их форпост;
приготовилась отпор дать. Часовой с вышки окликнул: “Кто едет?”
— Логиныч! — закричал вершник и захохотал, поворотил коня влево и прямо
юркнул в Бударин ерик. Свита его за ним же.
Тут уже вся команда поверила, что Логиныч взаправду
дурит. С тех пор и стал Логиныч выделывать разные штуки, спокою не давал
бударинским казакам. И только, сударь мой, их одних тревожил, а других по
соседству никого не беспокоил. Полагали, что это оттого, что около-де
Бударина зарыт Логиныч. А иные говорили, что это будто бы оттого, что
когда-то, когда Логиныч был жив, бударинские ребята сильно поколотили его за
что-то; вот за это-то самое будто бы Логиныч и мстил бударинским казакам.
Оттого ли, не оттого ли, все единственно, а только плохо приходилось
бударинским казакам, смаялись они и жалобу приносили атаману, просили, чтобы
позволил им перенести форпост на другое место; но атаман не верил. Однако
вскоре и он уверился.
Раз ждали атамана на низ. В полночь слышат: колокольчик звенит. “Бежит!
бежит!”—кричит часовой с вышки. Команда припаслась, стала во фрунт у
крепости. Начальник тут же; ждет, чтобы с липортом к атаману подойти. А
колокольчик все ближе и ближе,—уж в улице,—вот и повозка катит, тройкой;
кони все белые; и впереди, и сзади, и по бокам конвойные, на белых же конях.
Но никому невдогад эти белые кони; у всех на уме атаман. Повозка подкатывает
к крепости. Часовой окликает: “Кто едет?”
— Логиныч!—кричат из повозки и хохочут. И в тот же миг повозка взяла влево и
прямо в Бударин ерик!
Команда хорошенько еще не опомнилась от этой штуки, как опять послышался
колокольчик, ближе и ближе; вот и повозка катит, прямо к крепости. Начальник
приказал часовому молчать. Повозка подкатилась к воротам и остановилась.
Вышел настоящий атаман и вскинулся на начальника, бранить.
— Что ж часовой-то молчит, не окликает? — говорит атаман.—Аль военный
артикул забыли?
— Так и так!—оправдывается начальник.—Логиныч дурит, “овеем с пахвей нас
сбил. Сию минуту,—говорит начальник,— юлько в ерик провалился.
— Что за оказия!—говорит атаман.—Неужто правда?
—Точно так!—говорит начальник.—Извольте спросить команду: никого пьяных нет,
все терезвы. Ладно. Атаман успокоился и говорит:
— Об этом мы завтра потолкуем. А теперь вот что: следом за мной бежит
чиновник, из Оренбурга, левизор от губернатора. Хорошенько окликнуть его,
как можно громче!—приказывает атаман.
— Слушаю!—говорит часовой с вышки.
И точно, минуту спустя, послышался колокольчик,— ближе и ближе; катит и
повозка, тройкой, кони белые... Казаки догадываются, что за птица летит,— но
молчат, только шушукаются меж себя да тихонько посмеиваются. Повозка к
крепости. Атаман у ворот. Часовой окликает: “Кто едет?”
— Логиныч!—кричат из повозки и хохочут. И, по обнаковению, прямо в ерик.
Тут уж и атаман поверил и велел было осиновый кол припасти, чтобы заутро
резолюцию учинить Логинычу. Но, на беду, никто не знал, где Логиныч зарыт.
После того, на другой же день, атаман вытребовал из Уральска благочинного со
всем духовенством и приказал отслужить молебствие, обойти крестным ходом
вокруг Бударина и предать Логиныча анафеме, а на обоих выездах поставить по
кресту. Как это сделали, так словно рукой сняло: Логиныч перестал дурить.
Логиныч [...] Всем издавна он был известен под одним прозванием: Логиныч. Пьяница
был горький, да еще с придурцой, а может, и не был с придурцой, может,
только прикидывался таким. Ни к работе, ни к службе не был срушен. Войсковая
канцелярия, матушка, билась, билась с ним и отступилась: исключила его,
значит, из казачьих списков, как негодного. Так он и шатался из места в
место, где день, где ночь, нигде, значит, не имел постоянного пристанища.
Бывало, сказывают старики, во время какого-нибудь рыболовства таскается
Логиныч по обозам и потешает народ разными штуками. Примерно, поднесут ему
стакан вина, а на закуску подадут сырую рыбу и скажут:
“Закуси, Логиныч!” Логиныч и примется уписывать сырую рыбу, словно голодная
собака. Или ничего не дадут на закуску и скажут: “Извини, Логиныч;
закусить-то нечем!” “Как нечем?” — скажет Логиныч. “А это-то что?” И с этим
словом примется грызть стакан, как сухарь. Такой-то был забавник этот
Логиныч. Одним только нехорош: с нечистой силой знался. При жизни его никто
этого художества за ним не знал, не выказывал, значит; а после смерти
оказал, греховодник.
На плавне ли, у севрюг ли, шатался Логиныч, по обнакновению, по обозам и
вдруг пропал. Одни говорили, что он утонул, другие — что его киргизы взяли в
полон, а иные говорили, что его какие-то обозники нашли мертвым близ
Бударинского форпоста и тут же, где нашли, закопали будто в землю.
Потолковали, потолковали, да и забыли, кому какая нужда! Вдруг Логиныч
обозначился и стал дурить, подлец! Раз из бударинской команды были казаки в
секрете; двое лежали в лощине, а третий был на часах немного поодаль от
товарищей, сидел под кустом. Этак около полуночи часовой видит вершника на
белой лошади и в белой одежде. Вершник едет мимо секрета тихонько, бесперечь
останавливается, озирается, будто высматривает чего-то, одно слово,
представляется разбойником киргизом. По одеянью часовой не разберет
хорошенько — казак ли это, или киргиз, и потому взял да и окликнул: “Кто
едет?”
— Логиныч! — закричал вершник, захохотал во все горло и ускакал.
Казаки со страха и секрет бросили, ускакали на форпост. Сначала не поверили,
думали, что они спали и им сонным при грезилось. Но на следующую ночь вся
команда уверилась, что то была истинная правда. С вечера сошлись к крепости
казаки, толковали о том о сем и, знамо дело, и о Логиныче не забыли: трунят
над теми, кто в прошлую ночь был в секрете; не заметили, как и время прошло,
была уж на исходе двенадцатая склянка, значит, полночь. Вдруг часовой, что
стоял на вышке, подал знак, что на третном пикете маяк горит; значит,
тревога, значит, где-нибудь киргизы нападение сделали на линию. Команда
встревожилась и села на конь. Хотели и при крепости зажечь маяк, да
начальник не велел; сначала приказал увериться, точно ли маяк горит, не
варит ли кто кашу в степи; начальник, изволишь ли видеть, опасался, как бы
не сделать напрасную тревогу. Хорошо. Тое ж минуту команда поскакала на низ
к пикету, пикет был недалеко, всего версты за три. Но лишь только команда
выехала в поле, навстречу ей скачут пикетные казаки.
— Куда вы?—спрашивают форпостные казаки пикетных.
— К вам на форпост! — отвечают пикетные казаки.
— Зачем? — спрашивают их.
— У вас, при крепости, маяк горит!
— А у вас? — спрашивают их.
— У нас нет!
Форпостные казаки оглянулись назад и видят: маяк при крепости горит! Смотрят
на пикет — пикетный маяк не горит! Тое ж минуту казаки вернулись на форпост,
прискакали: маяк целехонек, не горит! Оказия. Столпились казаки у крепостных
ворот, не знают, что делать. Вдруг видят: от верхнего выезда скачет вершник
на белой лошади и в белой одежде, а за ним, немного одаль, скачет целая
свита на таких же лошадях и в таком же одеянье. Передний вершник прямо
держит на крепость. Команда думает, не киргизы ли уж бьют на их форпост;
приготовилась отпор дать. Часовой с вышки окликнул: “Кто едет?”
— Логиныч! — закричал вершник и захохотал, поворотил коня влево и прямо
юркнул в Бударин ерик. Свита его за ним же.
Тут уже вся команда поверила, что Логиныч взаправду
дурит. С тех пор и стал Логиныч выделывать разные штуки, спокою не давал
бударинским казакам. И только, сударь мой, их одних тревожил, а других по
соседству никого не беспокоил. Полагали, что это оттого, что около-де
Бударина зарыт Логиныч. А иные говорили, что это будто бы оттого, что
когда-то, когда Логиныч был жив, бударинские ребята сильно поколотили его за
что-то; вот за это-то самое будто бы Логиныч и мстил бударинским казакам.
Оттого ли, не оттого ли, все единственно, а только плохо приходилось
бударинским казакам, смаялись они и жалобу приносили атаману, просили, чтобы
позволил им перенести форпост на другое место; но атаман не верил. Однако
вскоре и он уверился.
Раз ждали атамана на низ. В полночь слышат: колокольчик звенит. “Бежит!
бежит!”—кричит часовой с вышки. Команда припаслась, стала во фрунт у
крепости. Начальник тут же; ждет, чтобы с липортом к атаману подойти. А
колокольчик все ближе и ближе,—уж в улице,—вот и повозка катит, тройкой;
кони все белые; и впереди, и сзади, и по бокам конвойные, на белых же конях.
Но никому невдогад эти белые кони; у всех на уме атаман. Повозка подкатывает
к крепости. Часовой окликает: “Кто едет?”
— Логиныч!—кричат из повозки и хохочут. И в тот же миг повозка взяла влево и
прямо в Бударин ерик!
Команда хорошенько еще не опомнилась от этой штуки, как опять послышался
колокольчик, ближе и ближе; вот и повозка катит, прямо к крепости. Начальник
приказал часовому молчать. Повозка подкатилась к воротам и остановилась.
Вышел настоящий атаман и вскинулся на начальника, бранить.
— Что ж часовой-то молчит, не окликает? — говорит атаман.—Аль военный
артикул забыли?
— Так и так!—оправдывается начальник.—Логиныч дурит, “овеем с пахвей нас
сбил. Сию минуту,—говорит начальник,— юлько в ерик провалился.
— Что за оказия!—говорит атаман.—Неужто правда?
—Точно так!—говорит начальник.—Извольте спросить команду: никого пьяных нет,
все терезвы. Ладно. Атаман успокоился и говорит:
— Об этом мы завтра потолкуем. А теперь вот что: следом за мной бежит
чиновник, из Оренбурга, левизор от губернатора. Хорошенько окликнуть его,
как можно громче!—приказывает атаман.
— Слушаю!—говорит часовой с вышки.
И точно, минуту спустя, послышался колокольчик,— ближе и ближе; катит и
повозка, тройкой, кони белые... Казаки догадываются, что за птица летит,— но
молчат, только шушукаются меж себя да тихонько посмеиваются. Повозка к
крепости. Атаман у ворот. Часовой окликает: “Кто едет?”
— Логиныч!—кричат из повозки и хохочут. И, по обнаковению, прямо в ерик.
Тут уж и атаман поверил и велел было осиновый кол припасти, чтобы заутро
резолюцию учинить Логинычу. Но, на беду, никто не знал, где Логиныч зарыт.
После того, на другой же день, атаман вытребовал из Уральска благочинного со
всем духовенством и приказал отслужить молебствие, обойти крестным ходом
вокруг Бударина и предать Логиныча анафеме, а на обоих выездах поставить по
кресту. Как это сделали, так словно рукой сняло: Логиныч перестал дурить.
